По ту сторону Бездны[СИ] - Алина Борисова

— Не подозревал в тебе такой… нелояльности, — Анхен откровенно усмехается.

— А я скрытный.

— Вот и скройся, — светская беседа резко кончилось. Приказы пошли. — Ларису на пол поставь — и свободен.

— Нет! — с криком оборачиваюсь к Лоу. Ведь он же не оставит меня? Ведь не оставит?

— Ну конечно, нет, — мы резко срываемся с места. Вбок, вверх, вдаль — и вот под ногами уже балюстрада третьего этажа, и где–то там, налево по коридору, моя комната, где я привыкла чувствовать себя дома, где я позволила себе забыть, что дом не мой — его, и я в нем даже не гость, как вначале соврал мне Лоу.

— Лоу, да отцепись ты уже от нее! Вот что ты скачешь? У меня нет настроения играть в догонялки, — Анхен лишь развернулся нам вслед, но догонять, действительно, не стал. Лишь поднялся выше, чтоб вновь оказаться с нами на одном уровне.

— Но девочка выбрала меня, Нэри, — отозвался вдруг Лоу совершенно нормальным тоном. Спокойно и серьезно. — Ты давно от нее отказался, запугал так, что она и близко к тебе подойти боится, что дальше с ней делать — не в курсе, сам признался. Так не жадничай, отдай.

— Тебе? Да с тобой она не то, что до утра, до сегодняшнего вечера не доживет, — фыркает на это Анхен, почему–то обозванный «Нэри».

— Да она не первый день со мной, и все жива как–то.

— И я даже скажу, как: потому, что она — моя. И моей останется.

— Ну а зачем? Зачем ей вообще жить, Нэри? Назад не вернуться, здесь ей жизни не будет, у тебя от нее одно расстройство, — и это говорит Лоу? Нежный, ласковый Лоу, читавший мне стихи и обещавший свою помощь и дружбу? — Она мучается, ты мучаешься. Зачем? Отдай, хоть умрет счастливой.

Мои руки дрожат и разжимаются. Лоу на меня не смотрит. Конечно, у него — Нэри. Его драгоценный Нэри. А я — я ничто. Нет, он даже готов избавить — только не меня от Анхена, Анхена от меня. Чтоб он, бедный, не мучился. Машины зря не бил.

— Я тоже умею убивать, Лоу. Если сочту, что это необходимо — я справлюсь.

— Так справься уже. Не заставляй ее жить внутри собственных кошмаров, Нэри, это жестоко.

— Отдай мне девочку.

— А она точно тебе нужна? — Лоу подхватывает меня на руки и взмывает вверх. Все выше, выше — под самый купол. Туда, где небо.

— Я подожду в кабинете, пока ты наиграешься. Вас обоих, — Анхен разворачивается к нам спиной, долетает до ближайших к нему перил, спрыгивает с них на пол.

— Ой! — негромко и фальшиво произносит вдруг Лоу и… разжимает руки. Несколько секунд спокойно смотрит, как я падаю спиной вниз на каменные плиты пола, а потом отворачивается и улетает прочь по ближайшему коридору.

Даже не страх — боль. Такая боль пронзает душу. Предал. Бросил. Убил.

А потом меня подхватывают сильные руки, крепко прижимают, и я вижу прямо перед собой лицо Анхена — бледное, с прикушенной губой, с испуганными глазами.

— Ларка, — шепчет он мне, — моя Ларка.

А я могу думать лишь об одном: даже не оглянулся. Бросил — и даже не оглянулся.

Глава 9. Близость

Очень медленно мы опускаемся на пол. Он не остается на ногах, садится, прямо на каменные плиты, посреди огромного зала высотой в пять этажей. Я оказываюсь у него на коленях, он держит крепко, но бережно. Я не вырываюсь. Куда? Зачем? Смотрю наверх. Там синеет за прозрачным куполом небо. Недостижимое. Свободное. Там скрылся мой сказочный принц в кристально–белой рубашке, так и не взяв меня с собой. Бросил. Будто балласт, мешавший ему лететь. А я — словно в глубине гигантского колодца. Нет. Словно в Бездне. Вдруг вспомнилось все так ярко, так четко: его руки, обнимающие меня, сказочные Ледяные Водопады, небо — небольшим фрагментом, где–то высоко–высоко над головой, его поцелуй, впервые заставивший меня потерять голову. И он — вампир и куратор, таинственная, непостижимая личность, существо иного, более совершенного и возвышенного мира, несущее на руках меня — просто девочку… Все осыпалось прахом и ничего не осталось. И нет уже девочки–студентки, и светлейшего куратора тоже нет, и ничего возвышенного и совершенного в этом мире рабов и господ тоже не оказалось.

— Скажи мне что–нибудь, Лара, — тихо просит он, когда пауза перерастает в бесконечное молчание.

Перевожу взгляд на его лицо. Его глаза, внимательные и печальные, смотрят не отрываясь. Теплые, близкие. Чужие. Глаза цвета земли. Сырой кладбищенской земли, которую будут бросать на крышку моего гроба. Понимаю, что мне не страшно. Страх давно ушел. Улетел вместе с Лоу. И надежды мои с ним улетели. И мечты. Апатия осталась. Отупение. Наверное, даже покорность. Судьбе. Обстоятельствам. Даже ему. Одного только жаль. У меня ведь гроба не будет.

— Скажи, а меня обязательно должны будут съесть?

— Что? — не знаю, что он хотел от меня услышать, но, наверно, не это.

— Очень хочется, чтобы похоронили.

Он вздыхает, как–то глубоко и немного нервно, проводит рукой по волосам (по чужим волосам на моей голове), прижимает мою голову к своему плечу.

— Хорошо, — его голос спокоен. — Я сделаю, как ты хочешь. Это не сложно.

А мне вспоминается мама. Как она боялась любых разговоров о смерти. Даже песенку про Кондратия напевать никогда не разрешала, сколько я не пыталась ее уверить, что Кондратий в ней — просто мальчик. Мама. У меня когда–то была мама. Давно. Я тогда еще была живой.

— А вампиры своих умерших не хоронят, — все тем же спокойным, отрешенным даже голосом рассказывает Анхен. — После смерти вампира сжигают, а прах развевают по ветру. Считается, что пока тело существует, душа не может освободиться от своих земных привязанностей и полностью раствориться в мироздании, а значит, страдает. Душе надо помочь, отпустить ее.

— И забыть? — вспомнилась новогодняя ночь под звездным небом. Я и вампир на крыше мира. Тогда он тоже о чем–то рассказывал. А до этого мы спускались в Бездну. А вот теперь — словно совмещаем: выше облаков, и при этом на самом дне. И нет сил встать. Даже у него.

— Не забыть. Просто не жалеть. И не мечтать вернуть. Душа уходит в сияние Светоча, ей будет там хорошо, — а ведь мы оба давно уже умерли. Он когда–то, а я на прошлой неделе. Или на позапрошлой. И никакого сияния. Лишь пустота. Мы осколки. Черепки, не более.

— А у людей — почему не так? — разговоры о смерти кажутся мне единственно возможными в этом месте и в этом обществе. Смерть единственное, что ждет меня с ним. Смерть — это ведь он и есть. Принц Дракос моих детских сказок. А вот своих умерших мы не сжигаем. Никогда. Правда, и вызывать огонь взмахом руки нам не дано.

— Люди слишком мало живут, не успевают насладиться. Им хочется вернуться в жизнь, или попасть после смерти в место, подобное тому, где они жили, а для жизни нужно тело. Вот его и берегут.